[Оглавление] [Предыдущий] [Следующий] [В конец]

    Щербакова М.И.
    (ПСТБИ, МПГУ)

    С.В. Максимов как публикатор старопечатных книг

    Имя известного писателя-этнографа Сергея Васильевича Максимова (1831 - 1901) было вытеснено из нашей литературной памяти вскоре после его смерти. Молчание о нем длилось семьдесят лет. Между тем, активная литературная деятельность бытописателя продолжалась почти полвека.
    Алфавитный указатель статей, вошедших в 1908-1914гг. в 20-титомное собрание сочинений С.В.Максимова, насчитывает 552 названия; но и это далеко не все. Его популярность при жизни была прочной и стабильной. В отечественной периодике - 37 журналах и газетах - вышло 342 его публикации, в русских издательствах - 84 отдельных издания и переиздания книг, в том числе: "Год на Севере", "Лесная глушь", "На Востоке", "Край крещеного света", "Сибирь и каторга", "Куль хлеба и его похождения", "Бродячая Русь Христа-ради"", "Крылатые слова", "Нечистая сила". Сегодня каждая из них является библиографической редкостью.
    Тематический диапазон прозы С.В.Максимова широк и разнообразен. На страницах его книг - картины народного быта, семейного уклада, промыслов и ремесел, экономических и культурно-исторических отношений. Особая заслуга С.В.Максимова - в создании эпических по охвату материала картин народной жизни, тех ее сторон, которые традиционно оставались в тени: каторга, нищенство, странничество, старообрядчество, религиозные секты.
    Творчество С.В.Максимова хронологически точно укладывается в границы второй половины XIX в. Своеобразие живого творческого темперамента помогло писателю стать энергичным участником и очевидцем наиболее значительных событий общественной жизни страны, неизменно дававших импульс его собирательской и исследовательской работе.
    Культурно-исторический фон работы С.В.Максимова, связанной с изучением и изображением религиозной жизни народа, определило "открытие" русским просвещенным классом и читающей публикой старообрядчества, необычайный интерес современников к этому полемически заостренному предмету. К источникам и материалам по истории старообрядчества, насчитывавшего до трети всего населения России, писатель-этнограф обратился именно в те годы, когда системное изучение раскола русской церкви началось и в исторической науке, и в богословии.
    В 1850-х гг. при духовных академиях и семинариях были учреждены миссионерские отделения с библиотечными собраниями старопечатных книг и рукописей. Так, в 1859г. Санктпетербургской Духовной Академии были переданы древняя библиотека и богатейший архив Новгородского Софийского собора. В середине XVIII в. Софийская библиотека значительно пополнилась книжными собраниями упраздненных в 1764 г. церквей и монастырей; хотя некоторые рукописные книги разошлись по частным коллекциям, Санктпетербургская Духовная Академия получила 1570 рукописей и 485 старопечатных книг. Кроме того, в Санктпетербургскую Академию поступило книжное собрание Кирилло-Белозерского монастыря: 1355 рукописей и 383 старопечатные книги. В Казанскую Духовную Академию в 1855г. была отправлена обширная соловецкая библиотека: 1515 рукописей и 83 старопечатные книги; составив особый отдел, она стала материалом серьезных исследований в области русской письменности и истории русской церкви. Туда же поступило книжное собрание Ниловой пустыни. Созданием коллекций редких книг и рукописей занялись и частные лица. Собрания Толстого, Погодина и Богданова существенно обогатили Императорскую Публичную библиотеку в Петербурге; в Московский Румянцевский музей были переданы коллекции В.М.Ундольского и Пискарева. Большую ценность представляли библиотека графа Уварова, Синодальная библиотека, знаменитая библиотека Хлудова из Никольского единоверческого монастыря, киевская коллекция рукописей, принадлежавшая митрополиту Макарию, и собрание рукописных книг, поступивших в 1865г. в библиотеку Киевской Духовной Академии от Е.В.Барсова; ярославские коллекции Вахрамеева и А.А.Титова, библиотечное собрание Черниговской Духовной семинарии.
    В руках старообрядцев Поволжья также имелись порядочные собрания книг и рукописей, но для светских исследователей они оставались малодоступны.
    По высочайшему распоряжению императора Александра II начали издаваться официальные "полные статистические и основательно обработанные сведения о расколе". В 1858-1861гг. - двухтомное "Собрание постановлений министерства внутренних дел по части раскола" за период с 1734 по 1859гг.; в 1860г. - также двухтомное издание постановлений синода; в 1863г. - "История распоряжений по расколу", изданная Министерством внутренних дел. Публиковались и сами памятники старообрядческой литературы не только XVII-XVIII вв., но и современные. Русское европеизированное общество получило возможность познакомиться с творчеством авторов мало ей известных или вовсе не известных прежде. Зазвучали имена: протопоп Аввакум, Даниил (Костромской), Неронов, Феоктист, Феодор (Ефрем) Потемкин, Сергий (Спиридон) Потемкин, Савва Романов, братья Денисовы, Иван Алексеев, Павел Любопытный, Скачков, И.Е.Кононов(Ксенос), Антон Егоров, Антон Шутов. Стали известны старообрядческие писатели-современники: Арсений (Онисим) Швецов, Иннокентий (Иван) Усов, Ф.Е.Мельников. С учетом этих существенных изменений в жизни страны следует рассматривать деятельность С.В.Максимова по поиску, обнародованию и популяризации письменных и старопечатных источников, относящихся к истории церкви и государства, старообрядчества и сектантства. Книги С.В.Максимова - явление литературы. Можно согласиться и с тем, что они принадлежат науке. Но науке, о которой писал И.А.Ильин как о "творческой свободе в исследовании": "Русский ученый по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явлений, а художником в исследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания. Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский ученый должен встать на свои ноги. Его наука должна стать наукой творческого созерцания - не в отмену логике, а в наполнение ее живою предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними" [1] . Публикаторская деятельность С.В.Максимова является прекрасной иллюстрацией к истории отечественной текстологии. То, что он делал, абсолютно совпадало с принципом старого русского литературоведения: "Сперва издать - потом исследовать". Однако и тому принципу, к которому постепенно приходят современные текстологи - "сперва полностью изучить историю текста памятника, и потом его критически издать" - работа писателя не противоречила, так как "отдельные предварительные публикации текста" современная наука не исключает, видя в них необходимый этап изучения истории текста [2] . Принято считать, что особенно дружен с документальными источниками жанр исторического романа. Бытописательная проза С.В.Максимова может достойно соперничать с ним. В ней создают органичное художественное единство живой материал наблюдений писателя в сочетании с письменными документами эпохи.
    О своей работе в архивах С.В.Максимов неоднократно упоминал в письмах и мемуарах. Такая возможность, подкрепленная официальными разрешениями, была у него в Архангельске, в сибирских городах и Петербурге.
    Самое раннее свидетельство относится к апрелю 1856 г. Двадцатипятилетний С.В.Максимов писал А.В.Старчевскому из Архангельска: "Здесь даны мне всевозможные пособия, сверх даже ожидания: всюду ласка и предупредительность" [3] . В этом же письме С.В.Максимов сообщает: " Мне удалось отыскать рукопись об Азовском сидении, но к несчастью без начала и конца; если она еще не опубликована читающей публике, то прямое ей место в вашем журнале" [4] .
    "Сказание о сидении донских казаков в Азове" было напечатано в девятом номере "Сына Отечества", в рубрике "Отечественная история". Основу публикации составлял текст обнаруженного исторического документа; однако комментарий С.В.Максимова дает право считать ее первым опытом писателя в обработке рукописных источников.
    Свою задачу как публикатора С.В.Максимов видел в том, чтобы, во-первых, подробно описать внешний вид рукописи, оценить степень ее сохранности, качество бумаги, особенности почерка, перечислить дефекты; во-вторых, дать необходимые пояснения к самому тексту. Конечно, речь не шла о научной критике источника. Поставленные задачи и их выполнение были значительно скромнее.
    "Рукопись в четвертку, окаймленная по сторонам; на серой бумаге; написана довольно крупным шрифтом; но без конца и начала. Писана едва ли не во времена Екатерины II, если не позднее; тетрадка с номерацией не по страницам, а по листам, достаточно подержанная и в некоторых местах подмоченная, а следовательно полинялая; читается чрезвычайно легко; под титлами слов немного и незначительные; куплена на толкучке, в хламе старого тряпья" [5] .
    Воссоздать вид рукописного источника было легче, чем пояснить его содержание. Попытка исторического анализа текста не удалась; очевидны профессиональная неуверенность и робость автора; не доставало запаса академических знаний.
    Спустя пять лет, работая с материалами архангельской экспедиции, С.В.Максимов наметил новые для себя приемы творческого включения источников в художественную канву прозы. Первый такой опыт связан с книгой "Рассказы из истории старообрядчества по раскольничьим рукописям"(1861).
    Ее появлению в печати предшествовала серия журнальных публикаций. В "Иллюстрации" - статья "Русский раскол (Материалы для его истории)" [6] и ее продолжение - "Русский раскол.Патриарх Никон (По раскольничьим источникам)" [7] ; в "Сыне Отечества" - "Материалы для истории русского раскола", основанные на трех рукописных источниках: истории о взятии Соловецкого монастыря, повести о страдальцах соловецких и двух посланиях протопопа Аввакума [8] .
    Содержание книги было шире журнальной редакции. Ее составили восемь рукописных документов, каждому из которых отводился самостоятельный раздел: 1- "Повесть душеполезна о житии и жизни преподобного отца нашего Корнилия...", 2 - "Патриарх Никон", 3 -"О Никоне", 4-"Второе послание протопопа Аввакума", 5 -"Третье послание протопопа Аввакума", 6-"История о взятии Соловецкого монастыря", 7-"Повесть о страдальцах соловецких", 8-"Самосжигатели на Мезени".
    Публикуя "Рассказы из истории старообрядчества", С.В.Максимов ставил перед собой конкретную задачу: популяризировать знания о расколе русской церкви, восполнить у широкого круга читателей недостаток сведений о внутренней жизни старообрядчества, в адаптированной форме изложить содержание привезенных им с севера старообрядческих рукописей, пробудить интерес современников к своей истории, увлечь их рассказом о малоизвестных ее страницах. Однако выполнение этой безусловно важной задачи оказалось не безупречным.
    "Рассказы из истории старообрядчества..." подверглись более пристальному вниманию ученых и строгой оценке критиков, чем публикация "Сказания о сидении донских казаков в Азове". Обнаружились ошибки, взбудоражившие представителей науки. Писатель спутал Арсения Суханова, уважаемого старообрядцами, с ненавистным им Арсением Греком; "третье послание Аввакума" датировал 1679(7187)г. и 1680(7188)г. в то время, как царь Алексей Михайлович, которому оно адресовалось, скончался 29 января 1676 г. Не соответствовало исторической правде и сообщение С.В.Максимова о том, что "Иван Наседка и дьяк Федор книжный справщик у патриарха Иосифа, были первыми противниками Никона" [9] : не канцелярский служащий "дьяк Федор", а священнослужитель "дьякон Федор" правил книги при патриархе Иосифе и являлся одним из первых противников Никона, а Иван Наседка, также справщик, исправлял требник с архимандритом Дионисием при патриархе Филарете и противником Никона быть не мог, так как умер лет за тридцать до патриаршества Никона. Попытка С.В.Максимова определить адресата послания Аввакума "К некоей дщери Христовой" привела к еще одной грубой ошибке: к Февронии Муромской, святой XIII века, никак не мог обращаться с письмом протопоп Аввакум. Отсутствие навыка работы с письменными старообрядческими источниками сказалось в неверной атрибуции текстов XVIII в., в ошибочном определении С.В.Максимовым своеобразия стилистической манеры авторов. С.В.Максимов смешал старообрядческого писателя Андрея Денисова с его братом Семеном, тоже писателем, и каким-то еще неизвестным автором, чью подражательную "Повесть о рождении и воспитании и о житии и кончине Никона" неверно приписал Андрею Денисову. Ему же, Андрею Денисову, С.В.Максимов приписал авторство "Истории о запоре и о взятии Соловецкого монастыря", которую на самом деле написал Семен Денисов. Сами старообрядцы характеризовали писателя Андрея Денисова как "мудрости многоценное сокровище", а Семена называли "сладковещательной ластовицей". И, конечно, ошибка С.В.Максимова была замечена знатоками.
    Далекими от действительности оказались в книге Максимова характеристики творчества протопопа Аввакума и Андрея Денисова. Все достоинства в сопоставлении их как писателей принадлежали Аввакуму, а все недостатки - Денисову. Глубина понимания жизни, диалектическое мышление, логическая последовательность изложения, поразительная начитанность, отточенность стиля - этими качествами наделил Максимов протопопа Аввакума и отказал в них Андрею Денисову, обвинив его к тому же в резкости бранных выражений. По этому поводу Н.И.Субботин писал:"Знает ли г.Максимов, ведь если бы прочесть его отзывы кому-нибудь,крошечку знакомому с раскольническими писателями,каждый непременно подумает, что это или страшная опечатка,или злая шутка над читателями? Каждый подумает, что везде,где стоит "Аввакум",надобно читать "Денисов" и наоборот: до такой степени отзывы почтенного знатока похожи на то, что есть в действительности" [10] . Слова профессора Московской духовной академии Н.И.Субботина в защиту творчества Андрея Денисова приобретают еще больший вес, если учесть, что Н.И.Субботин первым издал труды протопопа Аввакума. Известно, что когда их прочитал епископ Виссарион, председатель православного миссионерского братства Св.Петра, он при всех низко поклонился Субботину и сказал: "Я прочитал Аввакума... Какая сила... Это Пушкин семнадцатого века... Если бы русская литература пошла по пути, указанному Аввакумом, она была бы, совершенно иной" [11] . Замеченные в книге С.В.Максимова ошибки было легко устранить, и не они явились главным предметом обсуждения, затеянного по выходе "Рассказов из истории старообрядчества". Полемику в научных кругах вызвала сама идея такого рода изданий, широкая постановка вопроса о том, как надо издавать старообрядческие рукописи.
    Участие в полемике приняли "Русский вестник", "Отечественные записки", журнал М.М.Достоевского "Время", издававшееся при Петербургской духовной академии "Христианское чтение" и другие издания. Диапазон выступлений был широк: от кратких положительных отзывов о литературной новинке до серьезного научно-критического разбора.В числе выступивших были И.Ф.Нильский, Н.И.Субботин, Н.Я.Аристов.
    Суть обсуждения сводилась к трем проблемам. Во-первых, требовалось определить цель подобных изданий и, следовательно, читателя, которому они адресовались. Во-вторых, говорилось о необходимости повысить научный уровень этих изданий, т.е. решить такие эдиционные вопросы, как выбор основного текста, составление научного аппарата, недопустимость адаптирования. И, наконец, еще одна обсуждавшаяся проблема вытекала из предыдущих: предполагалось создать общество по изучению старообрядческой литературы, объединить усилия многих ученых и исследователей истории русской церкви, поскольку весь пласт материала невозможно было освоить силами отдельных энтузиастов.
    В этом концептуальном споре С.В.Максимов и его оппоненты из научного мира оказались на разных позициях, так как определяли для себя разные задачи. С.В.Максимов как писатель-этнограф настаивал на передаче ощущения внутреннего духа старообрядческой среды, осязаемом воссоздании ее в художественном полотне бытописательной прозы. Это было вхождением писателя в материал, приступом к теме, которой предстояло еще развиться. "Во всех сочинениях о русском расколе мы встречаем один весьма важный и существенный недостаток, - писал С.В.Максимов в своем предисловии к книге, - это вообще недостаток знания внутренней его жизни, объясненной в таком поучительном и знаменательном обилии в сочинениях, писанных самими раскольниками".
    Русские богословы и историки церкви разрабатывали догматические и исторические вопросы старообрядчества, их труды оставались отвлеченными, мало связанными с современной жизнью. Само же старообрядчество, сохранившееся по преимуществу в русских народных низах, представляло собой организованное выражение древлего русского благочестия, являющего пример духовной силы, заложенной в русском человеке. Для писателя, перед которым стояла задача внести в общественное сознание своего времени идею жизненной важности национальных культурных и духовных традиций, старообрядческие рукописные источники являлись ценными документами. "Они одни, - писал С.В.Максимов, - в состоянии выяснить окончательно этот туманный и запутанный вопрос о русской жизни, который зауряд с московской земщиной, с народными движениями на Дону, Волге, Урале и в Новгороде, представляет самые яркие и законченные картины в русской истории: это едва ли не вся история русского народа" [12] . "Рассказы из истории старообрядчества" стали косвенной причиной привлечения С.В.Максимова по "делу 32-х": "Делу о лицах, обвиняемый в сношении с лондонскими пропагандистами".
    Русская эмиграция в Лондоне во главе с А.И.Герценом и Н.П.Огаревым, поддержавшая народническую точку зрения на раскол А.П.Щапова, решила вовлечь старообрядчество в революционную деятельность. Предлагалось устроить в Лондоне епископскую кафедру, завести типографию для печатания богослужебных книг по образцам первой половины XVII столетия и открыть училище для детей старообрядцев. Вольная русская типография издала четыре выпуска "Сборника правительственных сведений о раскольниках". В предисловии к ним составитель В.И.Кельсиев обосновал взгляд на старообрядцев как на потенциальную революционную силу. Весной 1862г. В.И.Кельсиев по паспорту турецкого подданнного Василия Яни нелегально побывал в России и, с целью объединения революционных сил, встречался как с членами старообрядческих общин, так и с участниками революционного движения. Тридцатилетний писатель-этнограф С.В.Максимов оказался интересен лондонскому агенту прежде всего как знаток старообрядчества. О причастности С.В.Максимова к "делу 32-х" в своих показаниях заявил А.И.Ничипоренко. С его слов в протоколах комиссии было записано: "Кельсиев остался крайне недоволен Максимовым, так как Кельсиев принимал раскол за политическую партию, а Максимов видел в нем только известное физиологическое явление государственной жизни, годное как цель для изучения, а не как средство." [13] . Опыт публикации "Рассказов из истории старообрядчества" помог С.В.Максимову утвердиться в выборе самостоятельной позиции по вопросам популяризации старообрядческой литературы и ее изучения светскими учеными. Выбор между научным методом и художественным был сделан, конечно, в пользу последнего.
    Специальные публикации исторических документов С.В.Максимовым больше не предпринимались. Однако письменные источники нередко становились основой его бытописательной прозы, в контексте которой раскрывались их литературно-поэтические качества.
    Наблюдения за жизнью старообрядцев севера дали необходимый камертон дальнейшим работам писателя над этой темой. Переселявшись подальше от центра России, старообрядцы несли с собой не только иконы, старопечатные и рукописные книги, нехитрый скарб; они несли традиции национальной культуры, которые столь же преданно старались уберечь от нововведений. Как этнограф и бытописатель С.В.Максимов стремился обнаружить и зафиксировать многосторонние причинно-следственные связи, объединявшие в национальной культуре русского народа вероучение, литургику, рукописную и печатную книжность, иконопись, музыку, фольклор, этику общежительства, прикладные искусства, ремесла и промыслы. Писатель не идеализировал раскол, но не мог не ценить как этнограф, что старообрядчество продлило жизнь кондовой Руси на три столетия, преданно сохранив верования, обряды, устои, обычаи, характеры и национальное творчество.
    В книгу "Год на Севере" С.В.Максимов включил множество собранных во время архангельской экспедиции исторических документов, рукописных источников, литературных памятников; воссоздал среду их бытования и хранения, историю поиска и приобретения, подробно описал хранителей (или создателей) этих реликвий, степень сохранности рукописей и книг, их вид, изъяны и проч. Фактически это была та же публикация источника с подробным культурно-историческим комментарием; но вплетенный в ткань художественного повествования, документ оживал и обретал дыхание. В этом и состояла задача С.В.Максимова как писателя-этнографа. "Лоскутком той канвы, по которой еще можно отчасти восстановить прежний рисунок"(9,92) - историю некогда процветавшей и большой Топозерской старообрядческой обители - явились в книге "Год на Севере" описания реликвий, конфискованных в этом скиту. Их показал писателю городничий Кеми Осип Яковлевич: "Несколько церковных книг, страшно закопченных, засаленных и захватанных, большей частью аляповато и самоделкой оправленных в кожу. Все больше псалтыри, печатные и писаные (и довольно плохо). На одной псалтыри надпись: "Сия богодухновенная книга, глаголема псалтырь блаженнаго пророка Давида царя, раба божия Илариона, писанная с древней псалтыри, аз многогрешный Иларион писал своей рукой". В печатной псалтыри бумага в некоторых местах повыхватана и исчезнувшие строки подклеены бумажными заплатками с починкой слов пером в неискусной руке. Еще псалтырь писаная, но переплет ее так улощен грязью с рук и воском со свечей, что книга даже скользила в руках"(9,90).
    В том же ящике с конфискованными топозерскими рукописями хранились по описи оставшиеся после старца Илариона книга молитв, ирмосов, седален, праздничных тропарей и кондаков, евангелие печатное, с вырванным в начале листком и без обозначения даты, "маленькие тетрадки (я насчитал их до одиннадцати), - свидетельствует С.В.Максимов, - с повестями о славе небесной и радости праведных вечной, - выписаны из Великого Зерцала; выписки из Четьи, слово о разбойнице и повесть чудна о некоем старце; выписка из соловецкого и других монастырских уставов о пище, поклонах и великом посте; житие преподобного отца нашего Марка Афинийского, бывшего в горе Фраческой сущие обонпол Ефиопии; месяцеслов всего лета(писанный весьма красиво), с обозначением на полях имен умерших скитников до 1774 года"(9,91).
    Так перечисление "вещественных следов старца Илариона" перерастает в картину его "созерцательной жизни в полном уединении и в совершенном удалении от живых мест". Охват воссоздаваемой Максимовым картины исторического прошлого становится еще шире - "молчаливо красноречивой повестью исчезнувшей с лица земли раскольничьей обители": "В ней невидимые и неведомые жили старцы, неутомимо богомольные по старинным образцам сподвижники и трудолюбивые списатели божественных откровений и отеческих наставлений, как жить и молиться и веровать - себе в усладу, другим на потребу. Все это - та драгоценность, которая оберегалась, как непокупная редкость добытая великими усилиями одного человека, выделявшегося от прочих очевидной добродетелью и поразительным досужеством. Вот и створчатый деревянный образ, почернелый и закоптелый до такой степени, что с трудом распознаешь в бурых просветах, на совершенно черном фоне, признаки распятия слева и воскресения справа. Может быть, ему он и молился, и, несомненно, со всеусердием. И второе сокровище из скудного скарба неизвестного Илариона, которому он также усердно поклонялся и с верой притекал: створчатый же медный образок с изображениями "св.Филиппа, Николая и прочих семи". Эти образа хранятся в холщовом мешочке (должно быть, старец их прятал, но не ухоронил), и тут же очки-клещи уже в качестве диковинки очень давней работы, несколько раз починенной, и так неискусно, что и очки эти кажутся также самоделкой" (9,91-92). К тому времени, когда С.В.Максимов посетил Архангельскую губернию, уничтожались последние следы старообрядческих общин, некогда сильных и полнокровных, имевших авторитет в религиозно-нравственной, экономической и социальной жизни России. Старообрядцы выселялись по месту приписки, монастыри были закрыты, часовни и молельни разрушены.
    Полевая работа этнографа-собирателя была осложнена, во-первых, этими исторически-объективными причинами. Во-вторых, его официальный статус давал староверам повод к подозрениям о цели приезда.
    Несмотря на трудности С.В.Максимову удалось вблизи наблюдать следы живой книгописной традиции на Печоре, встречаться с книжниками, видеть значительные собрания рукописных и старопечатных книг, актов, грамот и других бумаг, "свежие, недавние копии, целыми томами большого формата, со старопечатных книг и целые сборники-книги, которые поразительны по той разносторонней пытливости и любознательности, с какими старались записывать печорские грамотеи все, что могло интересовать их и насколько позволяли то делать небогатые относительно средства" (8,123).
    Одна из глав книги "Год на Севере" - "Берестяная книга" - посвящена рассказу о том, как удалось писателю приобрести у старика помора рукописную реликвию. Она была писана "полууставом на бересте, так тонко и удачно содранной и собранной, сшитой по четверткам, что... смотрела решительной книгой. Разница только та, что листы берестяные склеивались между собой, но отдирались один от другого и легко, и без всякого ущерба. Писанное разбиралось так же удобно, как и писанное на бумаге, буквы не растекались, а стояли ровно, одна подле другой: иная бумага хуже выделяет буквы, и только один недостаток - береста разодралась, от частого употребления в мозолистых руках поморских чтецов, по тем местам, где находились в бересте прожилки. Книжка была кое-как, доморощенным способом переплетена в простые, берестяные же, доски, и даже болталась подле веревочная петелька, вместо закрепки, а на одной доске торчал деревянный гвоздичек для той же цели" (10,112). Рассказ о берестяной книге взят из путевых заметок писателя. Помещая эпизод в текст "Года на Севере", С.В.Максимов придал ему художественную форму. В основу ярко выраженной сюжетно-композиционной последовательности легли этапы полевой этнографической работы, подробности многотрудного заполучения в свои руки редчайшего книжного экземпляра; система психологических деталей усилила эмоциональность повествования; сочетание диалога с портретными описаниями хозяина книги старика-помора и его сыновей, подробностями интерьера довершило цельность картины. Художественно-документальное решение главы придало повествованию живость и сохранило ее научно-практическое значение для методики фольклорно-этнографических экспедиций.
    Принцип введения обнаруженного писателем рукописного источника в художественную ткань его книг сохранился и в последующие годы творчества.
    В 1876 г., работая над главой "Скрытники и христолюбцы" ("Бродячая Русь Христа-ради"), С.В.Максимов построил ее на материале пяти рукописных тетрадей, которые, как он пояснил в сноске, "до сих пор не были известны и обращались исключительно в пределах местности Каргопольского уезда" (6,179).
    Сюжетообразующая линия этой части книги "Бродячая Русь Христа-ради" связана со священниками некоего благочиния, в котором был получен архиерейский указ, предписывавший дать сведения о состоянии в приходах раскола, о самих сектах, о влиянии раскольников на православных и об отношении их к духовенству. Указ был вызван появлением в тех местах нового беспоповщинского толка, четвертого, отличавшегося от известных поморцев, федосеевцев и филипповцев, - "секты сопелковского согласия, странников, пустынников, христовых людей, бегунов, скрытников, голбешников, подпольников, нырков, смотря по тому, под каким званием захотели признавать их окольные жители" (6,168). Требовалось описать этот толк.
    Образцовой оказалась записка, подготовленная молодым ученым священником отцом Евтихием. "Приказано было ознакомить с ее содержанием, по возможности, всех пастырей, пасущих овец среди волков-раскольников(6,190-191). Из дальнейшего рассказа выясняется, в чем заключался секрет успеха о.Евтихия.
    Во-первых, о.Евтихий раздобыл писанную полууставом, с обычными из киновари заголовками тетрадку под названием "Сказание о происхождении страннического согласия и разнообразных его отраслях". "Похлопотал и постарался Евтихий достать через десятые руки почитать "Цветник" Евфимия, получил - и зачитал, зажилил. Достал и "Послание его к московским старцам", прочитал и знаменитую книгу "Драгоценный бисер: о сотворении света, о падении Адамове и о царствовании греха и о упразднении его, о слугах антихристовых и о самом господине их, о пришествии Христове, о святой Церкви, о страшном суде и о царствии его, и о муках - от божественнаго писания избрана". Пересмотрел Евтихий и мелких цветочников много. Не показали только ему "Лицеваго апокалипсиса" с картинами, изобретенными самим Евфимием"(6,191).
    По сути это подробный перечень малоизвестной литературы о сопелковском согласии. Ниже в тексте следовала аннотация к библиографическому списку; и она представлена С.В.Максимовым в виде художественного повествования: "В "Цветниках" увидел Евтихий исключительно подбор тех извлечений из Миней, Поучений святых отцов, Толкований, Евангелий, из Книги Веры, Большого Соборника, из Ефрема Сирина и проч., которые порицают мирское житие и, в противоположность ему, восхваляют пустыню, безмолвную жизнь, бегство от прелестей мира с полным отречением от него. Вот отрывок из слов Иоанна Златоустаго о послушании с верою молящихся на всяком месте; из Иоанна Лествичника о памяти смерти; из Григория Синаита о тайной молитве и безмолвном житии; из отечника о домашних грехах и нестяжании; из Никиты Стифата "О пустыне истинной", "О изведении души из Египта греховнаго". Вот обширное широковещательное, сильное слово "О презрении и об отрицании мира", с подробным указанием на все те места из Евангелия, Деяний и Посланий апостольских, Апокалипсиса и псалмов, где находятся ответы на эту тему, столь существенно важную для наставников и проповедников страннической секты. Кстати тут и житие Алексея-человека Божия, так сильно выразившее презрение к славе и богатству мира и такую сильную героическую любовь к нищете; "О скверности и суете к происхождению рода человеческаго, о растлении и зачатии человеческом";"О еже о нуждах пещися,налишная же себе не попущати, но Богу непрестанно молитися" (поучительное наставление для странноприимцев секты); "О долготерпении, воздержании" и проч. А вот и многоценный бисер страннического учения: "Толкование на слово св.Ипполита, папы римскаго", сочинение самого Евфимия, и опять иные извлечения из того пространного и неиссякаемого моря поучений и восхвалений пустынного и молитвенного жития, на которые столь были обильно щедры пустынники Синая и Афона. Вот и знаменитая, столь возлюбленная всем староверством, песнь Иоасафа царевича "О пустыне" ("Приими мя, пустыня, яко мати чадо свое во тихое и безмолвное недро свое"), на этот раз в "Цветнике" скрытников написанная под крюковыми нотами. Еще сборники ("Цветники") другого вида и содержания: это - стихотворные песни ("стихи"), написанные большею частью излюбленным силлабическим размером и даже ямбами и анапестами (впрочем, далеко не всегда с соблюдением цезуры). Здесь, в целом десятке сборников, полученных из разных рук, написанных разнообразными почерками, от полууставного с киноварью, подражательного печатному, до обыкновенного скорописного полуграмотного и детского, тот же строгий выбор содержания, соответствующего духу учения секты и духу настроения сектантов. Вот и полемическое сочинение, написанное полууставом с киноварью (как подобает), под заглавием: "Описание самохвальных, мнимых, таимых, странных, скрытых согласия людей", начатое и конченное странною, дурно рифмованною прозою, но очень оригинально..." (6,191-193). Имя автора этого последнего сочинения не известно, но обличения его направлены против каргопольских скрытников.
    Такой массив библиографического материала, помещенный в бытописательную прозу, угрожал легкости восприятия текста; но автор использовал его как художественный прием вполне передавший реальное ощущение объема сведений, собранных о.Евтихием для записки о секте скрытников.
    Справочно-энциклопедический характер книг С.В.Максимова - наглядный результат активной работы собирателя-этнографа. Мы убеждены в том, что для специалистов филологов и историков это имеет безусловное научное значение как документальное свидетельство, по которому возможно восстановление истории редкого рукописного памятника, его состава или определение бытования отдельного текста в различных сборниках.

    Примечания:

    1. Ильин И.А. Собр.соч. в 10-ти тт. Т.2, кн.1, М.
    2. Лихачев Д.С. Текстология. Л., 1983. С.26.
    3. ПД, ф.583, арх. Старчевского А.В., N 498, Л.4.
    4. ПД, ф.583, арх. Старчевского А.В., N 498, Л.3.
    5. Сын Отечества. 1856, N 9. С. 173.
    6. Иллюстрация. 1861, Т. VIII, N 178-171.
    7. Иллюстрация. 1861, Т. VIII, N 183-185.
    8. Сын Отечества. 1861, N 38, 40
    9. Рассказы из истории старообрядчества... СПб., 1861. С. 13-14.
    10. Русский вестник. 1862, Т. XXXIX, N 6. С.654.
    11. Лукаш И.С. Боярыня Морозова // Церковь. 1990. N 0. С. 82.
    12. Рассказы из истории старообрядчества...СПб., 1861. С.3.
    13. РГИА СПб., Ф. 1405. Оп. 61, 1863. N 6391б. ЛЛ. 325 об.-326об.

[Оглавление] [a href ="dec.htm">Предыдущий] [Следующий] [В начало]