О следственном деле епископа Серафима (Звездинского)
Одна из задач, которые мы ставим перед собой при изучении документов о репрессиях, воздвигнутых советским государством против клириков и мирян Русской Православной Церкви, - восстановление памяти о них, встречи с ними, возвращения их в историю нашего времени. Нам так необходимо, есть такая потребность сердца узнать их, сказать им слова благодарности и любви и - просить о помощи и укреплении в нашей сегодняшней жизни.
Другая, связанная с первой, задача - восстановление исторической картины событий начала 20 века, весьма важной и для понимания нашего времени. 20-30-е годы посеяли его зерна, в них его корни и тенденции, мы пожинаем сегодня и будем пожинать далее их плоды.
Мое сообщение посвящено так называемому делу Звездинского. Здесь необходимо сделать следующее пояснение. Следственные дела лиц, "привлеченных к ответственности" по одному какому-либо обвинению, представляют собой целые подшивки личных дел, называемые по фамилии обвиняемого, дело которого лежит в этой подборке первым. Потому то, что называется "делом Звездинского", документов самого еп. Серафима содержит совсем немного. Оно состоит из трех томов: одного, собственно носящего имя епископа Серафима, и двух других - дополнительно арестованных - осужденных и освобожденных. Всего "привлечено к ответственности" было 113 человек.Сегодняшнее сообщения не является подведением итогов многостороннего исследования. Это пока плод первого знакомства с историей разгрома церковных общин непоминающих в Москве.
Второе пояснение: непоминающими в 30-х годах называли те храмы и общины, в которых на литургии не поминали о здравии в надлежащих местах и по предписанной форме советское правительство, (т.к. не находили оснований для литургического общения с ним), а также м. Сергия (Страгородского), так как не считали его своим первым епископом, а признавали главой Церкви и, следовательно, поминали м. Петра (Полянского) или даже Вселенского Патриарха. Непоминание не рассматривалось как личное дело иерея или как маловажная деталь богослужения, за его исполнением следили внимательно, при отсутствии вызывали в Синод для объяснений и запрещали в служении. "Непоминание" как явление в церковной жизни появилось после Декларации 1927 г. м. Сергия и свидетельствовало о несогласии с определенной в ней системой церковно-государственных отношений.
В качестве подзаголовка к делу Звездинского значится "ИПЦ", т. е. Истинно Православная Церковь. В этих словах суть общего обвинения - неприятие Декларации м. Сергия, причастность к Истинно Православной Церкви.
Первым, что позволило во множественности и пестроте материала ощутить наличие единой основы, к которой все собирается, был самый последний документ - обвинительное заключение. Оно казалось очень знакомым. И действительно. Сравнение с обвинительным заключением по делу "ИПЦ" Украины показывает удивительное совпадение основных положений. Вот выдержки из них.
Положение 1.Москва: "...На протяжении последних двух лет органами ОГПУ проведена большая работа по вскрытию и разгрому Всесоюзной к/р монархической организации церковников "ИПЦ". В итоге этой работы почти повсеместно выявлены и ликвидированы филиалы и ячейки этой организации с общим количеством участников около 4000 человек..."
Украина: "...Органами ГПУ УССР раскрыта на территории Украины и в январе месяце 1931г. ликвидирована к/р организация церковников, именовавшая себя "Истинно-Православной Церковью" и ставившая своей конечной целью свержение соввласти ...К/р организация была широко разветвлена и охватывала своими филиалами весь Советский Союз..."
Положение 2.Москва: " ...К/р деятельностью организации руководил особый политический центр в Москве, в состав которого входили профессора Лосев, Егоров, Теировский и др. Помимо политического центра, существовал административный центр в Ленинграде во главе с митр. Иосифом и архиеп.Дмитрием Гдовским..."
Украина: "... К 1927 г. в Москве образовался церковно-политический центр, состоявший из светских и духовных лиц, объединенных стремлением использовать Церковь для борьбы с соввластью... В этот центр входили: проф.математики Егоров Дм., проф.философии Лосев Алексей, его жена Лосева Валентина, бывш.директор гимназии Новоселов Михаил и др...Благодаря усилиям отдельных представителей московского центра в 1928г. в Ленинграде был оформлен церковно-административный центр, возглавлявшийся епископом Дмитрием Любимовым (Гдовским), проф.Андреевым, еп.Сергием Дружининым (Нарвским) и свящ.Андреевым..."
Положение 3.Москва: "...Уцелевшие в свое время (т.е. в 1930-31гг.) и оправившиеся от оперативного разгрома остатки к/р организации "ИПЦ" пытались вновь приступить к воссозданию организации путем вербовки новых участников и развертывания к/р работы на основах строжайшей конспирации, ухода в глубокое подполье и построения ячеек по принципу "пятерок"..."
Украина: "...В состав каждого (периферийного) филиала входили крупные и мелкие группы и "ячейки", которые имели своих руководителей и особо доверенных лиц...Основное руководящее ядро состояло из наиболее реакционных, непримиримых к соввласти элементов духовенства... Значительный процент активных членов к/р организации комплектовался за счет монашества ликвидированных монастырей, особенно враждебно относящегося к соввласти... В городах...кадры к/р организации пополнялись за счет "бывших" людей и иного буржуазного элемента..."
Тождественность текстов (почти буквальная) документов, появившихся в разных республиках почти одновременно (середина 31 - середина 32г.) наводит на мысль о предварительно и централизованно изготовленном мифе политической, а/с и к/р "ИПЦ". Это - вывод, следующий непосредственно из документов, до всякого знакомства с распоряжениями политических властей. Видно также, что изначала миф создан как идеологическая основа репресий именно общецерковного масштаба. Создается впечатление, что он лишь ждал своего часа, т.к. действия развернулись быстро, можно сказать, согласованно. Единая основа последовавших действий проявила себя, в частности, и в том, что в Москве арестовывали точно по тому принципу, который декларировался в Киеве: в самом деле Звездинского из 28 заключенных 21 "из клириков и бывших".
И становится понятным, что именно Декларации м. Сергия выпала как раз эта трагическая роль - стать таким, необходимым для реализации этого мифа, спусковым механизмом, включившим человекоубийственную машину, ключом, открывшим широкие врата всесоюзной репрессии. После декларации м. Сергия несогласие с его политикой стало основанием для обвинения в анти-советских настроениях и деятельности, т.е. в государственном преступлении. Это значило, что общины непоминающих утратили законное право на существование.
Из сказанного ясно, что собственно дело еп. Серафима Звездинского представляет собой очень малый фрагмент в деле "ИПЦ". Это конкретно московское дело. Ему придавали большое значение сами сотрудники ГПУ, считая непосредственным продолжением дела Лосева и Новоселова.
Дело Звездинского высвечивает нам лишь очень узенькую полоску в жизни Церкви 30-х годов - узенькую по времени и по "территориальному охвату".
Мы застаем Церковь после потрясения, вызванного осуждением и "оперативным" разгромом в 1930-1931 гг. "а/с и к/р группы церковников" во главе с А.Ф.Лосевым и М.А.Новоселовым. Каково общее, среднее, отношение к происходящему? Только 1 человек из 113-и в ответ на вопрос об отношении к соввласти написал "приветствую" (это его не избавило от наказания). Остальные в более или менее жесткой форме пишут о несогласии с религиозной политикой или о том, что эта власть дана Богом в наказание за грехи, что это крест, что им Церковь очистится и т.п. Закрытие церквей дает свои плоды. Кое-кто еще ездит изредка в оставшиеся незакрытыми монастыри, но не единожды в показаниях встречаются слова о том, что "после закрытия храма мы никуда не ходим - молимся дома", и даже: "сам я в церковь почти не хожу","храмов не посещаю". Симптомы расцерковления очень чувствуются. Стало негде причаститься. Эта грозная ситуация заставляет и священников, и мирян искать возможные пути выхода. Повсюду обсуждаются дальнейшие судьбы Церкви.
Дело Звездинского хранит историю неудавшегося ухода в подполье общины храма Никола-Большой Крест. Это был тот самый храм, где до ареста служил протоиерей Валентин Свенцицкий, куда он прислал свое последнее письмо, благословляя своих духовных чад не уходить в подполье, но стать членами Церкви, возглавлявшейся м. Сергием. Дело хранит следы неоднозначной реакции прихожан на послание о. Валентина. Кто-то даже ушел из храма. Обращает на себя внимание, что среди арестованных чад о. Валентина нет, кроме сестры его жены. Не ясно, оставались ли те из них, кто послушался своего духовного отца, в храме Никола-Большой Крест или аресты были более четко выборочными, чем это нам представляется.
В той мере, в какой мы можем судить по материалам дела, в начале 1932 года в общине Никола-Большой Крест не заметно тенденции к принятию декларации м. Сергия, напротив она является одной из самых активных непоминающих. Возможно даже, что приход воспринимал себя некоторым московским центром Православной Церкви. В частности, они принимали паломников из других городов, приезжавших исповедаться и причаститься. Например, из города Козлова к ним приезжали группы человек по 12, которых в обстановке, близкой к черезвычайному положению, устраивали в Москве на ночь. Возможно, все это сказалось на отношении к ним ОГПУ.
Осенью 1931 г., еще ранее приговора А.Ф. Лосеву, храм Никола-Большой Крест закрыли. За несколько месяцев до этого, предвидя закрытие храма, его община и настоятель - свящ. Михаил Любимов - делали попытки найти формы продолжения литургической жизни. Как быть дальше? Православная община обязательно должна существовать,- считал о. Михаил,-"...ни в коем случае нельзя допустить, чтобы верующие признавали Сергианскую церковь, т.к. это ведет к некоторому примирению с существующим строем..."
Приход храма Никола-Большой Крест поддерживал постоянное общение с другими московскими храмами, не поминавшими м. Сергия: Сербским подворьем (храм Кира и Иоанна на Солянке), Никола-Кленики на Маросейке, Никола-Котельники, Никола-Подкопай. После закрытия церкви Никола-Большой Крест о. Михаил предложил своим прихожанам причащаться в одной из перечисленных церквей. Понимая неизбежность ухода в подполье, прихожане озабочены проблемой сохранения себя в Церкви, а значит, епископского окормления. "... Те, кто суть народ Божий и суть Христовы, те - с епископом",- писал свмч. Игнатий Богоносец. Как близко стало теперь самосознание Церкви первых веков. Погруженные в атмосферу богоненавистничества, и священники, и миряне, поставленные перед необходимостью выбора, с необычайной отчетливостью осознавали свою причастность именно ко Христу и к Церкви Христовой. Они ищут этого единения во Христе друг с другом, настойчиво ищут восполнения этого единения в своих духовных предстоятелях - епископах. Повсеместно и священники, и миряне - представители общин - едут и едут к своим, ставшим общецерковными, архиереям.
И несмотря на то, что епископы понимали прекрасно, как опасен для жизни стал их сан, чем грозит им участие в реальном управлении церковной жизнью, они друг за другом принимали этот крест. В период, описываемый делом Звездинского, мы видим, что митр. Иосиф (Петровых) и еп. Гавриил (Красновский) , даже находясь в ссылках, в той мере, в какой позволяли внешние обстоятельства, продолжали осуществлять руководство Церковью, понуждаемые к тому приезжающими посланниками. Не имея возможности непосредственного общения,они передавали послания, письма, обращения. В это время существовал такой вид служения - перевоз документов и посланий из одной епархии в другую, от одного архиерея к другому и т.д. В московских общинах с этой целью направлялся в Ленинград (или Крым, или еще куда-нибудь) какой либо мирянин; у митр. Константина (Дьякова) и у митр. Сергия (Страгородского) курьером был молодой монах, с младенчества находившийся в Киево-Печерский Лавре. Епископу Гавриилу (Красновскому), видимо, помогала монахиня Ирина ( в миру - Надежда Федосеевна Пушкина), епископу Серафиму (Звездинскому) - Мария Федоровна Мансурова.
И община храма Никола-Большой Крест ищет возможности обращения к епископу. В это время общине непоминающих в Ленинграде удалось как-то связаться с м. Иосифом и договориться с еп. Гавриилом (Красновским) об общем руководстве. Москвичи, узнав от них об этом, также обращаются к еп. Гавриилу. Он принял их, но посоветовал обратиться к еп. Серафиму (Звездинскому), жившему значительно ближе - в пос. Меленки Иваново-Вознесенской губернии. Первая попытка встретиться с ним была неудачной - попали во время обыска. В последний момент были предупреждены и остановлены. В дальнейшем встретиться все же удалось, но развития события получить не успели.
Большое впечатление произвели в приходе церкви Никола-Большой Крест беседы в январе 1932 г. с еп. Андреем (Ухтомским) - им казалась, видимо, плодотворной его идея создания малых общин. По мнению еп. Андрея, такие общины должны были бы ведать благотворительностью, заботиться об образовании и, главным образом, о воспитании детей, вести культурно-просветительную работу, иметь свой дисциплинарный суд. Предполагалось, что эти общины могут быть объединены в союз общин, который осуществлял бы общее руководство ими.
"Если все храмы будут закрыты,- сказал он,- то верующим придется собираться группами и служить так же, как я в политизоляторе".
По-видимому, в совокупности своей эти идеи - об общине и о переходе на нелегальное положение - вдохновили прихожан церкви Никола-Большой Крест, легли в основу их решения продолжить литургическую жизнь в маленьких, строго законспирированных домашних церквях. Они не понимали тогда меры своей обреченности и сделали все, что могли и успели, для своего сохранения. Им удалось создать, по крайней мере, четыре подпольных общины. На сегодня содержание показаний не позволяет однозначно определить общего руководителя общин этих церквей. Названы два человека. Один из них врач Владимир Прошков, сын деревенского священника, очень активный прихожанин, иногда алтарничал в храме. Другой - инженер Александр Хренников, брат которого погиб в ленинградской тюрьме, зять был в ссылке, а сестра - в Марфо-Мариинской обители.
В деле очень мало сведений о литургической жизни прихода храма Никола-Большой Крест, но известно, что на подпольных богослужениях молились за арестованных, заочно отпевали профессора Егорова, пострадавшего по делу Лосева. Они были в курсе событий, когда вдове протоиерея Валентина Свенцицкого удалось привезти его тело из Сибири и, возможно, его отпевание (в начале 1932 г.) не обошлось без их участия.
Прихожане позаботились о судьбе своего священника, о. Михаила Любимова, и устроили его на государственную работу - помощником санитара. А для служения в домовой церкви пригласили старенького иеросхимонаха Филарета (Белоконова), бывшего имяславца.( Родом о. Филарет был из Курской Губернии, в молодости уехал на Афон, был там пострижен и прожил 30 лет. В 1921 г. вернулся в Россию. В Москве служил в храме Никола-Подкопай. В 1932 г. приговорен к ссылке на 3 года в Казахстан, повторно арестован в 1937 году, вновь отправлен в Казахстан. Бежал оттуда в возрасте 77 лет и - навсегда исчез из поля зрения властей).
Именно община домовой церкви, возглавлявшаяся Хренниковым, воспринимала себя продолжательницей группы А.Ф.Лосева. Хренников считал, что Лосев был недостачно осторожен, и если создать общины, не осведомленные одна о другой, то в этом может быть какая-то гарантия, что в случае несчастья - доноса - пострадают немногие. Они не знали, что от них уже почти ничто не зависит.
В деле находится подробная, подчас детальная информация о жизни приходов православной Москвы, "не разделявших политического курса м. Сергия в смысле лояльного отношения к соввласти" (м. Мануил Лемешевский). По времени своего получения она предшествует арестам и именно она определила круг лиц, подвергшихся репрессиям. Разгром был действительно оперативным: например, на основе сведений, полученных 13 апреля 1932 г., на следующий же день, 14 апреля, подписано не менее 90 ордеров на арест и этот арест осуществлен. Поспешность чувствуется во многом. Ордера на арест и обыск, при сличении между собой, выглядят написанными одной рукой, в один присест, на заранее заготовленных бланках с подписями Ягоды. Далеко не всегда эти ордера даже предъявлялись арестуемым. Сроком более поздним, чем обыск и арест, а иногда и допрос, оформлено 11 ордеров на арест.
Последовательность арестов в Москве примерно такова: с 4 по 10 апреля арестовано 7 клириков, в ночь 14/15 апреля арестовано не менее 90 человек, в основном миряне - те, кто был близок к Церкви, хоть как-то помогал в храме, родственники уже репрессированных лиц, дворяне, почетные граждане города и др. - из "бывших", с 25 по 28 апреля арестованы три епископа - еп. Гавриил (Красновский) - в Бахчисарае, еп. Серафим (Звездинский) - в пос Меленки, и еп. Андрей (Ухтомский)- в Москве, остальные несколько человек, часто совершенно случайных, арестованы в разные дни вплоть до начала мая.
Все арестованные содержались в изоляторе Бутырской тюрьмы. Можно так понять, что аналогичные аресты прошли и в Ленинграде. Возможно, принципиальное значение имеет тот факт, что хотя среди арестованных были прихожане самых разных храмов, но осуждению те, кто не имел отношения к храму Никола-Большой Крест, не подверглись: их освобождали при обтоятельствах, считавшихся тяжелой виной для непоминающих: предоставление священникам местожительства в своем доме, хранение их вещей, помощь заключенным и т.п., за что ссылали остальных. Видимо, этот "оперативный разгром" был очень узко направленным.
Мы не можем оценить меру страданий заключенных. Подробности допросов скрыты за стандартной формой показаний следственных дел. Крестный путь обвиняемых почти всегда остается тайной между ними и Богом. Но вот узнаем все же, что в состояние психического расстройства пришла после допросов одна монахиня 67 лет, подвизавшаяся в Ивановском монастыре 40 лет, болевшая туберкулезом легких и мочевыводящих путей, отчего страдала тяжелейшими приступами задержки жидкости (Михайлина Дарья Емельяновна). Другая молодая женщина, 32 лет, не больная, к тому же подлежавшая освобождению (Догадина Прасковья Феодуловна), после допросов умерла.
Естественно, что на допросах некоторые заключенные назвали и признали виновными в а/с деятельности клириков своих храмов и своих знакомых. Это означало почти неминуемый очередной арест в течение суток. По отношению к уже арестованному духовенству "откровенные показания" нужны были не для обнаружения "виновных", а для подтверждения заранее составленного ложного обвинения. Тексты "обвинений", эту ложь, нужно было вложить в чьи-то уста.
Понятно, что такие "признания" были следствием невыносимых страданий, попыткой облегчить свою участь. Но оказалось, что это было напрасным, ошибочным шагом - мера наказания не зависела от "откровенности" обвиняемого, но от оценки ОГПУ имеющейся о нем информации. В концлагере оказались одинаково и те, кто во многом уступил следствию, и те, кто устоял. Исключение составляли только те, чья "откровенность" перешла в согласие сотрудничать с ОГПУ. Такие лица были освобождены.
Епископы , как видно, арестованы несколько позже, быть может, тогда, когда можно было считать "подтвержденными" приготовленные против них обвинения. Епископы Серафим и Андрей чувствовали себя особенно плохо. Еп. Серафим был уезен из дома непосредственно во время приступа желчнокаменной болезни, сопровождавшейся припадками с потерей сознания. Арестованный еп. Андрей просил поместить его в одиночку, "чтобы сколько-нибудь успокоить болезненные приступы". Согласно Постановлению Особого Совещания Коллегии ОГПУ они были отправлены в ссылку этапом.
В это время произошло еще одно из ряда вон выходящее событие - бежал из ссылки свящ. Михаил Польской. И не просто убежал, но заграницу, да еще с рукописью какой-то книги... Вследствие этого арестованными оказались и его друг архитектор Максимов Владимир Николаевич с сыном Арсением и домашний учитель его дочери. Владимир Николаевич был строителем Федоровского собора в Царском селе - позже ставшим любимым местом домашней молитвы Императорской семьи. В благодарность за постройку император Николай II стал крестным отцом Арсения.
К Максимовым действительно во время побега заезжал о. Михаил, и они, как могли, чуть-чуть помогли ему в дальнейшем пути. В Бутырской тюрьме они были лишены возможности принимать передачи от родных, а те делали все возможное, чтобы получить разрешение переслать хотя бы чистое белье и минимально необходимые вещи, так как Владимир Николаевич страдал нервной экземой, не выносящей грязи, а Арсений имел склонность к туберкулезу. Владимир Николаевич оказался в концлагере (через год досрочно освобожден по ходатайству родных), а Арсений - в ссылке.
Среди арестованных оказались еп. Арсений Жадановский, матушка Евфросиния Мечева, бывший казначей храма Николы-Кленники; бывший староста, а также зам. казначея церкви Никола-Большой Крест; прихожане непоминающих храмов духовного звания, дворяне, почетные граждане города, монахини и те, кто подозревался в тайном монашестве.
Совершенно особенным образом начал свой крестный путь Хренников, возглавлявший общину домашней церкви в приходе Никола-Большой Крест. Он принял на себя что-то типа личины юродства. Не оправдываясь, утверждая, что ему ничего не известно о существовании к/р организации ИПЦ, он перешел в наступление, обвиняя допрашивающего и предъявлял претензии к самому содержанию допроса. Он говорил: "...считаю для себя обязательным давать разъяснения и показания лишь по документам, послужившим основаниям для моего ареста, или уликам, послужившим поводом к предъявлению мне статьи. Поэтому прошу предлагать мне вопросы в рамках предъявленного мне обвинения в самой конкретной форме. Последнее обстоятельство весьма существенно ввиду того, что я не обладаю твердой памятью, утраченной мною за ненадобностью при пользовании мною особым способом мышления за последние 15-20 лет..." После таких заявлений он был препровожден в психиатрическую больницу, срок его содержания под арестом продлен и далее - все потеряно. В списке лиц, приговоренным к разным мерам наказания, его имя отсутствует и далее дело обнаружить не удалось. Ясно, что он погиб, но когда и как - неизвестно. VII Дело Звездинского содержит совершенно отрывочные сведения о жизни приходов других непоминающих храмов, но все же они позволяют увидеть некоторую картину, хоть и написанную отдельными мазками. Сведения о подпольных домашних церквях отсутствуют. Редким примером существования нелегальной общины, в которой совершались регулярные богослужения, является совместная жизнь и молитвы семнадцати знакомых друг с другом женщин и девушек, поселившихся в квартире скончавшегося в октябре 1931 года прот. Владимира Богданова. Власти были склонны усматривать в этом создание подпольного монастыря.(Трудно сказать, насколько это обвинение соответствовало истине, но документы других дел этого же периода говорят о том, что община отца Владимира к 1932-1933 году имела шесть подпольных церквей, доживших по крайней мере до 1946 года).
Сокровенная жизнь православных приходов принимала и другие формы, проявлялась иначе. В обстановке непрекращающихся арестов и преследований мы не видим всеобщего малодушия и пассивности. Наоборот, можно сказать, что ожил дух подлинной церковности. Жизнь Церкви потребовала полноты служения, жертвенного, без оглядки, и нашлись истинные чада ее. Церковь осознавала себя единой. Некоторые миряне, родственники которых, друзья или знакомые монахи и клирики находились в заключении, сами в одиночку брали на себя тайный подвиг заботы о них.(Позже общины подпольных церквей продолжат это попечение). Ездили иногда в весьма отдаленные места заключения, привозили, что могли, увозили письма. Одна из прихожанок привезла от сына тетрадь с описанием лагерной жизни. Рассказ, конечно, распечатали и читали. Совершая поездки в Ленинград и паломничества по монастырям, перевозили православную литературу, обращения архиереев, Письмо соловецких старцев, разных брошюры, листовки и тексты пророчеств, подчас кустарного изготовления и апокалиптического настроения - все то, что хоть как-то отвечало на вопросы своего времени.
Особой заботой было попечение приходов о своих репрессированных пастырях. Прихожане храма Никола-Котельники собирали пожертвования и подарки для заключенного в лагерь отца Александра Гомановского и неоднократно навещали его там. Это было очень опасно и всячески преследовалось. В храме Николы в Клениках по возможности заботились об отце Сергие Мечеве. Они не только помогали матушке Ефросинии навещать его, но и не единожды возили сами к нему детей. При о. Алексее Мечеве там было сестричество. В обстановке гонений во время служения о. Сергия его заменила система братчины - прихожане по трое составляли маленькое братство и трудились, в последнее время, более всего в области духовного воспитания молодежи. (Лишь дополнительные материалы рассказывают о том, что, находясь в ссылке, о. Сергий продолжал руководство своими духовными детьми, и его община в начале 30-х годов также образовала несколько подпольных церквей, переживших войну, несмотря на все беды и расстрел о. Сергия. Последние члены этих приходов дожили до 1989 года).
Храм Николы в Клениках в эти годы дал возможность литургическогообщения нескольким замечательным клирикам. С апреля 1931 г. там служит свящ. Александр Ильин, который перед этим, с 1929 г., был бездомным, странствующим священником, в нарушение советских законов служившим от случая к случаю требы по домам. Сюда же приходили и служили эпизодически свящ. Владимир Амбарцумов, о. Михаил Шик.
Не имея средств к существованию, в это время многие священники были вынуждены устраиваться в государственные учреждения. Отец Владимир Амбарцумов за какие-то изобретения (он был по образованию физик) был в сентябре 1931г. принят в Институт птицеводства, скрыв свой сан. И быстро поднялся по служебной лестнице до зав.лабораторией приборостроения. Арест 5 апреля 1932г. пресек все попытки выжить. "Фамилии своих знакомых предпочитаю не называть,- сказал он на допросе,- дабы не навлечь на них неприятностей".
Стараясь продлить время жизни своего храма, староста церкви Никола в Клениках заранее пригласил служить священника даже из г. Орла, видимо, на случай очередного ареста. Но это не помогло - арестовали и его.
Арестовали и свящ. Алексея Козлова, служившего до 1927 г. на Сербском подворье, а потом осужденного на 3 года концлагеря. Так случилось, что именно в эти дни он, освобожденный лишь в феврале месяце, приехал в Москву за вещами. Арестован и сослан в Ср. Азию на 3 года. Арестовали (правда, отпустили потом) даже священника из Клинского уезда, приехавшего в день арестов в Москву за покупками к празднику и случайно зашедшего в храм по дороге. Его встретили при выходе на улицу.
В 1932 г. на Сербском подворье, в храме мчч. Кира и Иоанна, где ранее был настоятелем архимандрит Серафим Битюгов, скрывшийся от преследования в подполье, "временно служил" свящ. Дмитрий Крючков, духовный сын о. Владимира Богданова (очень близкий и исключительно преданный ему). Он приглашен был сюда в 1924 г., после освобождения из своего первого заключения. ( В 1922г. он был арестован и приговорен к трем годам тюремного заключения за прочтение в храме воззвания патриарха Тихона по поводу изъятия церковных ценностей). Он был очень близок к клиру храма Никола-Большой Крест, вместе обсуждали проблемы существования Церкви в советском обществе, вместе обращались к архиереям. Его пребывание там действительно оказалось временным - до дня второго ареста 5 апреля 1932г. (Он оказался одним из немногих, "не признавшим себя виновным". Был осужден на 3 года ссылки в Нарымский край. После окончания срока ссылки жил в гор. Гжатске, а потом в пос. Томилино Московской области. Работал садоводом при детском саду и госпиталях. Оставленный при эвакуации, пережил войну в Томилино. Имел медаль "За оборону Москвы". Будучи с 1927 г. за штатом, не прекращал служения в подпольной церкви. Вновь арестован в 1946 г. 72- летним стариком, и вновь "виновным себя не признал". Осужден на пять лет ссылки в Абакан. Скончался на 79 году, на следующий год после окончания ссылки). Последним богослужением в храме Кира и Иоанна была всенощная, отслуженная о. Дмитрием в день ареста. За отсутствием священников и, возможно, по настоянию властей ключи от него были сданы после Пасхи 1932 г. Последняя служба в церкви Никола в Клениках была на Благовещение 1932 же года. Вскоре были закрыты все церкви, в которых не поминали м. Сергия, арестовано полностью все духовенство, служившее в них. И тогда маленькое окошечко, приоткрытое нам в прошлое делом еп. Серафима Звездинского, закрывается. История, начавшись в апреле, обрывается в июне - июле 1932 года.
VIII Последнее, о ком очень хотелось бы рассказать - свящ.Павел Борятинский, дело, которое было совершенно искусственно было присовокуплено к делу Звездинского, хотя, несомненно, оно должно быть включено в дело ИПЦ.
Он не был московским священником, но дивеевским. В раннем детстве жил в Финляндии, куда уехала семья из-за голода в России. Затем в 1918 г. вернулся из-за гонения на русских и православных в Финляндии в связи с революцией. Служил в Дивеево. В молодости прочел Нилуса. Был под огромным впечатлением и влиянием его идей. Развивал их, прилагая к современной жизни в собственной брощюре "Отношение к соввласти с точки зрения православного христианина". Выступил против вскрытия мощей преп. Серафима Саровского. Распространял воззвания патриарха Тихона, письма Оптинских старцев, письмо м.Вениамина. Успешно (!) противодействовал изъятию церковных ценностей. После закрытия монастыря ушел в подполье. Объехал всех епископов, в том числе и митр. Иосифа. Все, с его точки зрения, были более лояльны, чем следовало. Был найден при обыске 32г. в куче тряпья на печке за квашней в доме дивеевских монахинь. Подробно и охотно рассказывал о своих воззрениях. Задержан дольше всех. Сослан на Беломорстрой. Саботировал работу как пособничество соввласти. Почему-то не был расстрелян, но переведен в концлагерь г.Кемь. Там сагитировал целый барак не работать. Опять не расстрелян, но отправлен в 1933г. на поселение в Вологду. Тогда же бежал и - вновь жил до 1938г. под Дивеевым. Служил в домовой церкви. Арестован повторно - найден после долгих поисков в ящике в подполе и расстрелян безотлагательно решением Военного Трибунала через час после принятия решения (на которое потребовалось 15 минут) 15 сентября 1938г.
|